Плонский Александр - Это Я, Здравствуй !
Александр Плонский
Это я, здравствуй!
Фантастический рассказ
Он вздрогнул от звонка, хотя еще минуту назад телепатическим чувством,
необычайно обострившимся в последние годы, предощутил его и был к нему
готов. Вскочил, словно катапультировался, сделал несколько суетливых
движений, не сразу сориентировавшись в исхоженном пространстве убежища.
Сорвал трубку и, еще не поднеся к уху, крикнул:
- Да! - И, точно боясь, что не будет услышан, повторил несколько раз: -
Да! Да! Да!
- Это я, - пробился сквозь шумы дальний голос.
- Ты... - произнес он с облегчением, хотя знал, что никто другой не
позвонит ему, даже случайно, по ошибке. - Здравствуй, солнышко!
- Как ты себя чувствуешь, здоров ли?
- У меня все хорошо... Всё, слышишь?
- И у меня, родной мой...
Голос в трубке звучал печально и отрешенно. Так, вероятно, звучал бы
голос, достигший звезд и отраженный ими через ледяную безжизненную
пустошь, которая не может не наложить отпечатка щемящей грусти.
Он слушал этот любимый голос, как слушают музыку, - не вникая рассудочно в
каждую ноту, а единым, нерасчленимым на части целым. Слушал неутолимо,
подстегивал вопросами:
- А помнишь нашу первую встречу?
- Помню, родной. На мне было оранжевое платье.
- Ты была в нем прекрасна. Впрочем, ты была прекрасна всегда. Самая
прекрасная из женщин, единственная моя!
- Почему ты не говорил так раньше...
- В словах не было нужды. Это сейчас мы не можем без них обойтись.
- Да, не можем.
- Слова, одни слова... Я так тоскую по тебе, а вот сказал, и получилось
банально.
- О нет, неправда. Искренность не бывает банальной.
- Ты думаешь... - он умолк на минуту, словно размышлял: согласиться или
не согласиться, но, так и не решив, спросил снова. - А помнишь нашу рощу?
- Конечно, помню.
- А помнишь закат на той реке, когда мы...
- Помню.
- А помнишь...
- Я помню всё, родной мой, как и ты. Ведь мы живы воспоминаниями. Но мне
пора...
- Как, уже?
- Я постараюсь позвонить завтра.
Умолк звездный голос, а он продолжал мучительно неотвязный разговор.
Сам с собой.
- А помнишь... А помнишь...
Когда-то мысль о разлуке показалась им дикой до нелепости.
- Интересно, смогли бы мы жить друг без друга? - сорвалось у него однажды.
- Замолчи! - закрыла она ему рот ладонью. - Мне жутко об этом даже
подумать. Мы не расстанемся никогда, ведь правда?
- Правда, - подтвердил он.
Увы... Звонит телефон, и в трубке слышится:
- Это я...
Большего уже не дано.
Время между звонками тянется как вязкая, липучая, аморфная масса.
Он меряет шагами убежище, ставшее для него пожизненной одиночной камерой.
Изредка подходит к герметически закупоренному окну и вглядывается в желтый
туман, застилающий всё вокруг, - мертвые, без единого огонька, громады
домов и пустынные улицы, на которых нет и никогда не будет движения, - и
чувствует себя беспомощным робинзоном, по недоразумению заброшенным на
крошечный островок жизни и света, неизвестно кем и, главное, зачем
сохраняемый в безлюдном мертвом океане, где нет ни берегов ни горизонта...
Ему хочется разбить окно, выброситься в желтый туман и разделить участь
остальных людей. Но его останавливает мысль, что в опустевшем убежище
зазвонит телефон, и некому будет снять трубку и услышать: "Это я...", и
ответить: "Здравствуй, солнышко, как я рад, что ты позвонила!"
Он отходит от слепого окна в слепую глубь убежища и топчет, топчет, топчет
бетонный пол. Голод подталкивает его к кормушке с питательной смесью.
Брезгливо проглатывая пахнущую нефтью слизь, он дум