9673d3cd     

Плонский Александр - Пепел Клааса



Александр Филиппович ПЛОНСКИЙ
ПЕПЕЛ КЛААСА
Фантастический рассказ
ПЕПЕЛ БЬЕТСЯ О МОЮ ГРУДЬ...
Шарль де Костер. "Легенда об Уленшпигеле".
- Вы ошиблись, назвав академика Воронина покойным, - сказал Вадиму
оппонент.
- Неужели он еще жив?
- Можете в том убедиться, навестив его.
- Удобно ли?
- Старик нуждается в общении. Возраст приковал его к дому, а он
человек деятельный. Реликт, последний из могикан. Мне довелось слушать его
лекции.
- А я знаю академика лишь по книгам.
- Тем более, не упускайте возможности познакомиться с ним лично. Ваша
диссертация - подходящий предлог. Вы исследуете ситуационные противоречия
между личностью и обществом. У Воронина парадоксальное отношение к этой
проблеме.
- И каково оно?
- Видите ли, будучи сам человеком исключительно порядочным, Воронин
не ставит человеческую порядочность ни в грош. Впрочем, не буду
пересказывать его взгляды, узнаете из первых уст, если, конечно,
покажетесь старику достойным доверия. Ну, желаю успеха!
Воронин вовсе не производил впечатления ветхого старца. Сухой, слегка
сутулый, в спортивном костюме. Лицо выдублено временем, иссечено
морщинами, глаза бледно-голубые, с живым блеском. Волосы белые, с
желтизной, словно посеребренные, а поверх слегка позолоченные. Пряди
длинные, почти до плеч.
Держался академик непринужденно, даже подчеркнуто просто,
разговаривал с Вадимом как равный. Заинтересовался темой диссертации, но
сказал:
- Сам бы я за эту проблему не взялся.
- Считаете ее неактуальной?
- Наоборот. Просто выводы оказались бы слишком пессимистичными.
- Говорят, вы не любите людей?
- Вернее, не уважаю, - уточнил Воронин.
- И что сделало вас мизантропом?
- Под мизантропией понимают человеконенавистничество. Я далек от
этого.
- Пусть так, - настаивал Вадим. - И все же?
- Критическое отношение к человеку породила во мне жизнь, - Воронин
тряхнул волосами, словно поставил точку на сказанном.
- Извините за назойливость, но как именно?
- Я на несколько поколений старше вас, нам трудно понять друг друга.
Тем не менее, попробую объяснить. Слишком часто приходилось видеть, как
человек говорит одно, делает другое, а думает третье. На моих глазах не
раз происходила инверсия личности, я разочаровывался во вчерашних кумирах.
- Вы имеете в виду культ Сталина, брежневские времена?
- И это тоже. Кстати, вас не удивляет, что и после обнародования
данных о жертвах репрессий сталинисты так и остались в большинстве своем
сталинистами? Думаете, не поверили? Нет, оправдали. Сработал инстинкт
морального самосохранения. Им нужно было сохранить иллюзии - или жизнь
пошла бы насмарку. "Сталин - наша слава боевая, Сталин - нашей юности
полет", - они продолжали твердить это вопреки рассудку. Иначе - пустота,
конец всему.
- Но вы-то не были сталинистом?
- Как сказать... Я - продукт своей эпохи. Такой же выпускник
сталинской школы. У нас существовала одна система ценностей. И с этой
точки зрения все мы, за редким исключением, были сталинистами, как
большинство немцев в начале сороковых - гитлеровцами. Правда, впоследствии
я утратил иллюзии. К несчастью.
- Вот как? - поразился Вадим. - А тогда вы были счастливы?
- Счастливые люди встречаются во все времена, - уклонился от прямого
ответа Воронин. - И во время войн, эпидемий, культа, застоя. Не удивлюсь,
если окажется, что тогда их было больше.
- Иллюзорное счастье?
- Полагаете, это хуже, чем неиллюзорное несчастье?
- Думаю, что да, - сказал Вадим.
- Не знаю, не знаю... Бывает же ложь во спасение!
-



Содержание раздела