Покровский Владимир - Парикмахерские Ребята
ВЛАДИМИР ПОКРОВСКИЙ
ПАРИКМАХЕРСКИЕ РЕБЯТА
Каждый день, ровно в восемь пятнадцать, я выхожу из Дома - не потому,
что мне куда-то надо успеть, а по той только причине, что в это время
оставаться в нем невозможно. Во всяком случае, мне. В восемь пятнадцать,
вот уже десятый на моей памяти год, наш Дом, как, впрочем, и весь город,
взрывается пробуждениями: кричат дети, немелодично завывают испорченные
энергоблоки Восточного склона (их не успевают менять - так часто
ломаются), на многие голоса орут меморандо, приемники, стереофоны, кто-то
для кого-то передает объявления, кто-то с кем-то ругается, кто-то что-то
роняет... Потом начинают грохотать ремонтные работы: здесь постоянно
что-нибудь ремонтируют, видите ли - улучшение планировки. И я не
выдерживаю.
Другие-то ничего не слышат, говорят - тишина. Так что, наверное, у меня
с психикой не в порядке. Или у них у всех.
Если включить поглотители, становится тише, но я не включаю. Они ничего
не изменят, как ничто не может изменить ничего в нашем
противоестественном, патологическом образе жизни: пусть даже звук исчезнет
совсем, но ведь останется, все останется. И к восьми пятнадцати я не
выдерживаю, я уже жду восьми пятнадцати, как раз чтобы не выдержать. Я
одеваюсь и говорю Марте, что пойду поразмяться, привычно ее целую и ухожу.
Она считает, что это у меня возраст, тяга к размеренному и неизменяемому,
она посмеивается надо мной. Она, как и все, не слышит, не воспринимает ни
звука из всей этой утренней какофонии. Она, я подозреваю, и понятия не
имеет, что меня мучит. Да что там!
Ровно в восемь пятнадцать, сжавшись, я прохожу по нашему
полукилометровому коридору, стены которого какой-то идиот разукрасил в
зеленую клетку, здороваюсь с соседями, кому-то киваю, кому-то жму руку, с
кем-то перекидываюсь обязательной и совершенно бессмысленной информацией о
самочувствии и вчерашних, всем непременно известных новостях, а там лифт и
ступеньки, и опять лифт, и гигантский, оторванный от земли, эркер с
Антеем, и лифт, и лифт, и лифт, и ступеньки. А потом велосипед, который
сперва надо встряхнуть хорошенько, прежде чем ехать, потому что автопилот
у него барахлит и может не включиться. Продравшись сквозь тесные ряды
столетних, но все еще незаконных пристроек, повиляв среди ярко-красных
конусов чего-то сугубо технического - не знаю чего, - я наконец выбираюсь
к путепроводам. Я оглядываюсь на Дом - огромную, ярко разрисованную
пирамиду, почти неотличимую от других, и вот уже еду по городу. От шума
таким образом не избавиться, шума здесь даже больше, но здесь по крайней
мере он не мешает жить. Я не могу объяснить причину - может быть, из-за
того, о чем последнее время только и говорят наши психологи, - из-за того,
что на улицах город контролирует каждое твое движение, а на частной
территории такой контроль запрещен. Под контролем приятно: безопасно и
знаешь, что ничего такого из ряда вон ты в данную минуту не делаешь. А в
Домах никакой слежки, разве только соседская.
Я еду по городу и вижу, что в остальном все то же, все то же вокруг, и
все, что я делал когда-то, оказалось бессмысленным. Не всегда я именно так
думаю, но подобное ощущение бывает всегда. Я никак не могу поверить, что
бессмысленно, они мне все уши прожужжали, что с куаферством ошибочка
вышла, что надо было иначе, как-то не так... Но ведь сейчас иначе, а разве
что-нибудь изменилось в лучшую сторону? Я не знаю, не знаю, не знаю...
Меня учили с детства, и, наверное, это действительно было так, что
Земл